На КПП Брусничное живут социабельные синицы: стоит высунуть в окно руку с каким-нибудь угощением, слетается целая стая желтогрудых птиц. Машину в соседнем ряду они облепили, как насест - расселись на полозьях, одна устроилась на зеркале. Вороны же хранили достоинство, сообразное своим размерам и репутации умной птицы; они деловито и важно прохаживались между машинами и с хозяйским тщанием подбирали оброненные синицами крошки.
Русские же, в отличие от ворон, не хотят вести себя с достоинством: толпа шоп-туристов, вываливающаяся из рейсового автобуса, по-прежнему напоминает орду кочевников, изголодавшихся по благам цивилизации. Причем не важно по каким. Качество благ роли не играет, главное - количество.
На почве бесконечной Камши вдруг проснулась любовь к историческим романам - на некоторое время Дюма и Гюго, чувствую, превратятся в "моё всё". Как по заказу, ТВ что ни день показывает добротные экранизации из жизни блестящих европейских дворов - "Король, белка и уж", "Любовница дьявола", "Д'Артаньян и три мушкетера", "Графиня де Монсоро" и пр. Любопытно почитать/посмотреть истории, явно послужившие прототипом. Вот, например, сцена убиения Луи де Бюсси. Волей-неволей подумаешь, что между особняком графа де Монсоро и домом на Винной улице в Олларии пролегала пространственно-временная аномалия.
Сейчас читаю "Человек, который смеется". Это по старой памяти, первый заход был лет в 13, тогда я едва ли долистала до середины, сраженная обстоятельностью, с которой Гюго описывает рельеф рифов у берегов Англии (а вот откуда он это знал?), механику морского шторма и заснеженные равнины в окрестностях Портленда. Однако описание злокозненного характера бури я переписала в дневник. Всегда, знаете ли, любила пафосные тексты с налетом жути. Воистину, это впечатляющей мощи и красоты пассаж.
ПроникнутьсяОткуда-то сверху, с недосягаемой высоты, доносился протяжный мощный гул.
Что можно сравнить с ревущей бездной? Это оглушительный звериный вой целого мира. То, что мы называем материей, это непознаваемое вещество, этот сплав неизмеримых сил, в действии которых обнаруживается едва ощутимая, повергающая нас в трепет воля, этот слепой хаос ночи, этот непостижимый Пан иногда издает крик – странный, долгий, упорный, протяжный крик, еще не ставший словом, но силою своей превосходящий гром. Этот крик и есть голос урагана. Другие голоса – песни, мелодии, возгласы, речь – исходят из гнезд, из нор, из жилищ, они принадлежат наседкам, воркующим влюбленным, брачующимся парам; голос же урагана – это голос из великого Ничто, которое есть Все. Живые голоса выражают душу вселенной, тогда как голосом урагана вопит чудовище, ревет бесформенное. От его косноязычных вещаний захватывает дух, объемлет ужас. Гулы несутся к человеку со всех сторон. Они перекликаются над его головой. Они то повышаются, то понижаются, плывут в воздухе волнами звуков, поражают разум тысячью диких неожиданностей, то разражаясь над самым ухом пронзительной фанфарой, то исходя хрипами где-то вдалеке; головокружительный гам, похожий на чей-то говор, – да это и в самом деле говор; это тщится говорить сама природа, это ее чудовищный лепет. В этом крике новорожденного глухо прорывается трепетный голос необъятного мрака, обреченного на длительное, неизбывное страдание, то приемлющего, то отвергающего свое иго. Чаще всего это напоминает бред безумца, приступ душевного недуга; это скорее эпилептические судороги, чем сила, направленная к определенной цели; кажется, будто видишь воочию бесконечность, бьющуюся в припадке падучей.
Временами начинает казаться, что стихии предъявляют своя встречные права и хаос покушается снова завладеть вселенной. Временами это жалобный стон причитающего и в чем-то оправдывающегося пространства, нечто вроде защитительной речи, произносимой целым миром; в такие минуты приходит в голову, что вся вселенная ведет спор; прислушиваешься, стараясь уловить страшные доводы за и против; иногда стон, вырывающийся из тьмы, неопровержим, как логический силлогизм. В неизъяснимом смущении останавливается перед этим человеческая мысль. Вот где источник возникновения всех родов мифологии и политеизма. Ужас, вызываемый этим оглушительным и невнятным рокотом, усугубляется мгновенно возникающими и столь же быстро исчезающими фантастическими образами сверхчеловеческих существ: еле различимые лики эвменид, облакоподобная грудь фурий, адские химеры, в реальности которых почти невозможно усомниться. Нет ничего страшнее этих рыданий, взрывов хохота, многообразных возгласов, этих непостижимых вопросов и ответов, этих призывов о помощи, обращенных к неведомым союзникам. Человек теряется, слыша эти жуткие заклинания. Он отступает перед загадкой свирепых и жалобных воплей.
Каков их скрытый смысл? Что означают они?
Кому угрожают, кого умоляют они? В них чудится бешеная злоба. Яростно перекликается бездна с бездной, воздух с водою, ветер с волной, дождь с утесом, зенит с надиром, звезды с морскою пеной, несется вой пучины, сбросившей с себя намордник, – таков этот бунт, в который замешалась еще и таинственная распря каких-то злобных духов.Многоречивость ночи столь же зловеща, как и ее безмолвие. В ней чувствуется гнев неведомого.Ночь скрывает чье-то присутствие. Но чье?Впрочем, следует различать ночь и потемки. Ночь заключает в себе нечто единое; в потемках есть известная множественность. Недаром грамматика, со свойственной ей последовательностью, не допускает единственного числа для слова «потемки». Ночь – одна, потемок много.Разрозненное, беглое, зыбкое, пагубное – вот что представляет собою покров ночной тайны. Земля пропадает у нас под ногами, вместо нее возникает иная реальность.В беспредельном и смутном мраке чувствуется присутствие чего-то или кого-то живого, но от этого живого веет на нас холодом смерти. Когда закончится наш земной путь, когда этот мрак станет нам светом, тогда и мы станем частью этого неведомого мира. А пока – он протягивает к нам руку. Темнота – его рукопожатие. Ночь налагает свою руку на нашу душу.
Бывают ужасные и торжественные мгновения, когда мы чувствуем, как овладевает нами этот посмертный мир.Нигде эта близость неведомого не ощущается более явственно, чем на море, во время бури. Здесь ужас возрастает от фантастической обстановки. Древний тучегонитель, по своему произволу меняющий течение людских жизней, располагает здесь всем, что ему требуется для осуществления любой своей причуды: непостоянной, буйной стихией и рассеянными повсюду равнодушными силами.
Буря, природа которой остается для нас тайной, только исполняет приказания, ежеминутно повинуясь внушениям чьей-то мнимой или действительной воли.Поэты всех времен называли это прихотью волн.
Но прихоти не существует.
Явления, повергающие нас в недоумение и именуемые нами случайностью в природе и случаем в человеческой жизни – следствия законов, сущность которых мы только начинаем постигать. Но за прошедшие годы я полюбила эти бескрайние периоды и научилась находить в них определенную прелесть. Так что Гюго можно вычеркнуть из списка кактусов.
И еще книжное. Подобрала на нашем волшебном блошином подоконнике "Овода" и "Одиссею капитана Блада". Есть книги лично-значимые, которым никак нельзя позволить оказаться на помойке. А еще они были с картинками, я не могла пройти мимо .
Риварес и ДжеммаА вот художник, иллюстрировавший Сабатини, был, похоже, латентным анимешником. Ибо он наградил капитана Блада такими глазищами...
Капитанские очи